Читать книгу "Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман"

указал на фото, – вас я буду лепить в другой манере. Но, когда я увидел вас, я сразу подумал о ней. Отдохните пока, – велел он, – я кофе сварю… – Надя тоже думала о женщине:

– Тридцать восьмой год, подшивки есть в библиотеках. Хорошо, что в Советском Союзе не так много газет… – она криво улыбнулась, – Аня найдет статью, но что нам это даст? Имя скульптора не указано, имя модели тоже… – несмотря на беспорядок в мастерской, Наде было уютно:

– Фигуру он будет лепить без Павла, – поняла девушка, – надо позировать обнаженной. Но ничего не случится, я вижу по его глазам, что он думает только о работе, то есть искусстве… – по дороге на Сретенку они с Павлом несколько раз проверялись. Надя не хотела приводить в студию мэтра комитетчиков:

– Мы не заметили слежки… – сидя на подоконнике, она пила крепкий кофе, – но все равно мерзавец, грязная тварь, – Надя передернулась, – ничего от меня не добьется. Я танцовщица, модель, веду легкомысленный образ жизни, что у меня в одно ухо влетело, то в другое вылетело… – Неизвестный хотел порекомендовать ее друзьям, художникам:

– Хрущев называет их работы мазней, а не искусством… – он прикусил зубами фильтр «Беломора», – однако вы удивитесь, насколько хорошо они владеют академическими техниками. Чтобы создавать новое, надо отлично знать старое. Ренессанс… – он махнул в сторону самодельной полки, гнущейся под тяжестью альбомов, – тому доказательство. Боттичелли не на пустом месте появился… – он схватил карандаш:

– Сидите, не двигайтесь. Вы сейчас улыбнулись, как на одной картине времен Ренессанса, моей любимой… – Павел поднял голову. Заходящее солнце золотило темные волосы сестры. Она закинула ногу на ногу, прижавшись виском к оконному косяку:

– Надя очень похожа на бюст в газете, – понял Павел, – интересно, как мэтр ее будет лепить? Он сказал, что в полный рост… – Павел тоже набрасывал очертания фигуры сестры. На него повеяло крепким табаком, огрубевшие пальцы ловко перехватили карандаш:

– Смотри, как надо… – Неизвестный несколькими штрихами поправил рисунок, – руки всегда самая сложная часть. Леонардо в «Даме с горностаем» лучше всех написал руки… – Павел взялся за ластик:

– Пальцы там словно двигаются, гладят зверька. Что за картина, ваша любимая… – на коленях у него очутился растрепанный томик на английском языке:

– Осторожней, – предупредил скульптор, – книга дышит на ладан, который год кочуя по мастерским… – Павел держал путеводитель по музею Метрополитен в Нью-Йорке:

– Там закладка… – сказал Неизвестный через плечо, – не ошибешься… – сестра вернулась на высокий табурет на подиуме. Павел и вправду не мог ошибиться:

– Они не похожи… – подросток едва дыша коснулся иллюстрации, – но улыбка одна и та же… – рыжеволосая женщина ласково смотрела на ребенка, прижимающегося щекой к ее щеке:

– Дирк Боутс, Мадонна и младенец, 1455—1460… – Павел не мог двинуться с места:

– Я тоже застыл, когда ее впервые увидел, – услышал он голос скульптора, – а, казалось бы, он не самый известный художник. Всего лишь один из учеников Ван Эйка… – Павел поднял голову:

– Интересно, кто была его модель… – Неизвестный рассмеялся:

– Имена моделей редко встречаются в записях. В любом случае, Боутс был из Голландии. До тамошних архивов, как и до Нью-Йорка, нам никогда не добраться…

Павел любовался спокойной улыбкой Мадонны: «Доберемся, я уверен».

По шахматной доске с размаха ударили белой королевой. Часы для блица остановились:

– Рубль… – пожилой человек для верности показал палец, – рубль с тебя, немтырь…

Невысокий мужчина с блестящей лысиной, ничуть не обижаясь, закивал. Рублевка перекочевала в потертый кошелек, глухонемой уступил место следующему в очереди. Вокруг облупленных скамеек Нескучного Сада толпились московские шахматисты.

Выходной день выпал свежим, солнечным. Золотые листья лежали на пожухлых газонах, с танцплощадки, доносилось старое танго. Мальчишки звенели велосипедами, девчонки, расчертив палочками песок дорожки, ловко прыгали по квадратам классиков:

– Шла машина темным лесом за каким-то интересом, инте-инте-инте-рес, выходи на букву С… – частила бойкая девица, тыкая пальцем в кружок детей:

– Буква С не подошла, выходи на букву А… – ребятишки порскнули по аллеям. На их месте появилась новая стайка детей:

– Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе водить… – у входа в сад гоняли по кругу добродушного пони, запряженного в тележку. Малыши дергали за руку отцов, с бутылками пива, просили матерей ради воскресенья накрутивших волосы на папильотки:

– Пожалуйста, хочу рошадку… – о рошадке мистер Джеймс Мэдисон, глава отдела внутренней безопасности посольства Ее Величества в Москве, услышал с утра. Рано поднявшись, Вера привезла детей в комнату безопасной связи на Набережной:

– Они вчера ходили в зоопарк… – глухонемой встал в очередь к бочке с квасом, – Чарли мне рассказывал о пони… – двухлетний сын еще лепетал, но Мэдисон разобрал, что речь идет о лошади. Вера взяла трубку:

– Он просит купить настоящую лошадь, – заметила жена, – одной игрушки ему недостаточно. Теперь Эмили что-то хочет сказать папе… – дочка булькала, а потом захихикала. Мэдисон понял, что улыбается:

– И купим, – уверил он жену, – не забывай, что я хороших шотландских кровей. Мой дед пахал на таких пони, на нашей ферме… – ферма в окрестностях Инвернесса, пока стояла заброшенной, но Мэдисон твердо решил, выйдя в отставку, заняться землей:

– Уедем из Лондона, – он взял кружку кваса, – ребятишки пойдут в сельскую школу. Потом я буду их возить в Инвернесс, это всего десять миль. Заведем лодку, пони, собаку, я возьму на себя огород. Вера пойдет преподавать, у нее учительский диплом…

Квас оказался вкусным, свежим. Мэдисон мог дойти до стекляшки, где разливали пиво и хрустели сухариками, где под потолком хрипел репродуктор:

– Сегодня четыре матча… – устроившись на свободной скамейке, глухонемой закурил «Беломор», – чемпионат идет к финалу… – вечером «Спартак» играл с «Торпедо»:

– От «ЦСКА» на прошлой неделе они и камня на камне не оставили… – Мэдисон выпустил клуб крепко пахнущего дыма, – посмотрим, по зубам ли им «Спартак»…

Он поставил пять фунтов в закрытом посольском тотализаторе на победу «Торпедо». У второго секретаря, ведавшего тотализатором, хранились и двадцать фунтов от Мэдисона, с четкой надписью на конверте: «Динамо-Киев». Джеймс, впрочем, не ожидал большой выдачи:

– Они фавориты, все пророчат им победу в чемпионате. Надо было ставить на «Пахтакор»… – он усмехнулся, – сто к одному. Дожить бы до того времени, когда мы с Верой и малышкой придем болеть за Чарли на его первом футбольном матче… – Мэдисон напомнил себе, что ему едва за пятьдесят:

– Подумать только, я Веру знаю двадцать лет, – он скучал по жене, – в сороковом году мы познакомились на особых курсах. Я тогда был женат, мальчику нашему три года исполнилось… – Мэдисон учил агентов, отправлявшихся в Европу, взрывному делу. Он обернулся к поблескивающим стенам стекляшки:

– Ладно, пиво подождет. Передают дневные матчи, собралась толпа, а еще больше народа набьется вечером, на трансляцию дерби… – он не хотел пропустить визитера в парк:

– Даже Тереза о нем понятия не имеет, так безопасней… – подумал он про леди Кроу, – а Генрих только знает, что каждый день, начиная с трех пополудни, его ждут в Нескучном Саду, рядом со скамейками для блица…

За две недели Мэдисон приучил завсегдатаев шахматного уголка к безобидному глухонемому. Он бродил среди скамеек, иногда садясь за доски. Играл Джеймс из рук вон плохо. Финансовый отдел посольства снабжал его мелкими советскими купюрами на оперативные цели:

– Но Генрих, то есть Теодор-Генрих, как и миссис М играет отлично… – он помнил старшего сына Марты невысоким, серьезным подростком. Попивая квас, Мэдисон незаметно следил за гуляющими москвичами,

– Информацию о времени и месте рандеву он получил от западноберлинского пастора, а мы узнали, что он едет в Москву якобы совершенствовать русский язык… – больше Генрих ничего не передал, но они и не ожидали подробных сведений:

– В Западном Берлине у каждой стены есть уши, – недовольно подумал Мэдисон, – лучше не рисковать… – они не могли рисковать и обыском священника на границе:

– Но искомый портрет у меня с собой… – эскиз лица Паука, как его называла Марта, лежал в портсигаре Джеймса, – может быть, Генрих с ним